Шахматы в жизни русских музыкантов

     На заре развития современных шахмат, в лице знаменитого Андре Даникана Филидора, мы имеем редко встречающееся сочетание выдаю­щихся дарований в различных сферах духовной деятельности. Великий шахматист был крупным композитором, создателем ряда выдающихся комических опер. Эго сочетание шахмат и музыки менее парадоксаль­но, чем это может показаться с первого взгляда. «Шахматистов, — го­ворит русский историк музыки Н. Д. Кашкин, — с музыкантами более всего сближает комбинационная способность, одинаково необходимая тем и другим».

А. К. ЛЯДОВ и Н. А. РИМСКИЙ-КОРСАКОВ

     В биографических материалах о выдающемся русском композиторе Анатолии Константиновиче Лядове (1855—1914) встречается ряд свиде­тельств, доказывающих, что он живо интересовался шахматами. 25 сен­тября 1887 г. он писал своей жене: «На днях купил шахматные партии знаменитого игрока Морфи и каждый день раскладываю одну партию. Вот какой мой успех в шахматах за лето: я сделал мат Блюменфельду (а он считается даже более лучшим игроком, чем Дютш), а Дютшу также при всех фигурах сделал отличный мат».

     Из этого видно, что Лядов не только играл в шахматы, но и интере­совался шахматной литературой. Упоминаемые в письме партнеры Лядо­ва — Дютш — дирижер Георгий Оттонович Дютш (1857—1891) — друг Лядова; Блюменфельд — один из представителей семейства Блюменфельдов, давшего ряд видных музыкантов, — Феликс или Сигизмунд.

     В той же книге мы находим следующий шахматный афоризм Лядова: «Жизнь — шахматная доска: теперь все человечество на черной клет­ке, потом перейдет на белую, потом опять на черную — и так без кон­ца. Где истина — на черной или белой клетке? Не есть ли минус — плюс и обратно?» (В письме жене от 19 ноября 1907 г.). Бесперспек­тивный пессимизм этого афоризма легко объясняется реакцией, царив­шей в 1907 г. после разгрома революции 1905 года.

     Одно из крупнейших событий шахматной истории — знаменитый гэстингский турнир 1895 года — живо интересовал Лядова и Николая Андреевича Римского-Корсакова. В их переписке мы встречаем следующий обмен впечатлениями:

     «Милейший Анатолиум, — писал Римский-Корсаков Лядову 28 июля (в тексте опечатка: 28 июня) 1895 г., — в дополнение к предыдущему письму пишу еще несколько строк. Это я делаю вовсе не с тем, чтобы ожидать от вас ответа; ведь Вы писать не любите. Я тоже не люблю писать, а сегодня пришла охота... Чигорин пока выигрывает».

     На это Лядов отвечал в письме от 1 августа 1895 г; «Чигорин уже проиграл своему-же. Злюсь на него ужасно».

     Первое из этих писем было послано в тот день, когда газеты сооб­щили о третьем рядовом выигрыше Чигорина, победившего в 3-м туре Мезона. Второе письмо писалось после сообщения о проигрыше Чиго­рина в 4-м туре «своему же», т. е. Шифферсу. Как видно, два замеча­тельных русских композитора были страстными шахматными «болель­щиками», горячо сочувствовавшими успехам Чигорина и остро пережи­вавшими его неудачи.

С. И. ТАНЕЕВ

     Дневники выдающегося русского композитора и музыкального теоре­тика Сергея Ивановича Танеева (1856—1915) содержат немало упомина­ний о его встречах за доской с Л. Н. Толстым, происходивших в Ясной Поляне в 1895 и 1896 годах. Исход этих встреч был переменный: выи­грывал то Танеев, то Толстой. Любопытно, что некоторые партии игрались на своеобразную «ставку»: если Танеев проигрывал, то он обязан был сыграть на фортепиано какое-нибудь произведение по вы­бору победителя, если проигрывал Толстой, он читал вслух что-либо из своих сочинений.

А. Н. СКРЯБИН

     В «Воспоминаниях о Скрябине» Л. Сабанеева говорится об увлечении Скрябина шахматами, относящемся к 1911—1913 годам. «В этот сезон (1911 —1912) А. Н. пристрастился к шахматам. Играл он со мною и с доктором, который его терроризовал: играли все до­статочно плохо, обычно доктор запугивал А. Н. внезапными ходами и грозным видом, и тот начинал смущаться и делал плохие ходы. «Уве­ренность, быстрота и натиск!» — приговаривал доктор, разгромляя шах­матный фронт А. Н.».

     ... В этом сезоне чаще стал появляться А. Б. Гольденвейзер... А. Б. Гольденвейзер всегда был желанным партнером в шахматы и всегда, конечно, обыгрывал А. Н. «в два счета». Любопытно, что наиболее ин­тенсивно увлекался Скрябин шахматами в 1913 г. — в момент особенно напряженной работы его над «Мистерией», которой так и не суждено было быть написанной. Л. Сабанеев так пишет об этом:

     «Иногда он казался прямо утомленным своими мыслями обо всем этом. Мне казалось, что иногда надо ему просто не думать, чтобы не­сколько избавиться от страшного нервного напряжения и мыслительного транса. Он сам это знал, и я думаю, этим объясняется то, что он все чаще с друзьями проводил время теперь не столько за «страшными разговорами», сколько за мирными шахматами, в которых преуспевал довольно хорошо. Играли с ним и я, и Подгаецкий, но чаще всего док­тор: в качестве гастролера появлялся Гольденвейзер, который в мистериальных разговорах не участвовал, но зато побеждал успешно всех в шахматы.

С. С. ПРОКОФЬЕВ

     Один из наиболее выдающихся композиторов и пианистов современ­ности Сергей Сергеевич Прокофьев — давний любитель шахматной иг­ры. Он — постоянный посетитель всех шахматных турниров, устраиваю­щихся в последние годы в Москве. Имя Прокофьева не раз упоминает­ся в отделе хроники русских шахматных журналов, начиная с 1909 г., когда семнадцатилетний Прокофьев добился ничьей в сеансе Э. Ласкера («Шахматное Обозрение», 1909, Ш 79—82, стр. 18).

     Вскоре после окончания петербургского турнира гроссмейстеров 1914 года Прокофьев выиграл партию в сеансе у Капабланки («Шахматный вестник», 1914, № 12, стр. 196). Во встречах с Капабланкой за шахматной доской со слов Прокофьева рассказывают следующее: Прокофьев лично знал экс-чемпиона мира Капабланку, не раз играл с ним в шахматы.

     Несколько лет тому назад на квартире у С. Прокофьева в Париже собралась группа шахматистов, в числе которых были Капабланка, Ильин-Женевский и др. Капабланка предложил С. Прокофьеву сыграть партию, давая вперед коня. Партия закончилась поражением Капаблан­ки, причем мат был сделан... лишним конем. Спустя некоторое время композитор и экс-чемпион опять встретились за шахматами. На этот раз Капабланка, играя без коня, заматовал Про­кофьева... пешкой.

ШАХМАТЫ И ПИАНИЗМ

     До сих пор мы приводили факты о практической игре русских ком­позиторов и свидетельства об их интересе к шахматам. В заключение подведем материалы иного порядка. Речь идет о любопытной статье, принадлежащей выдающемуся современному советскому пианисту и теоретику пианизма Григорию Когану, касающейся интересной и мало­исследованной темы о стилевой связи шахмат и другого искусства, в данном случае музыкального исполнительства.

     Г. Коган устанавливает наличие параллелизма в стиле и жизненной судьбе трех крупнейших фигур истории шахмат: Чигорина, Стейница и Ласкера, с одной стороны, и трех «китов» истории пианизма — Антола Рубинштейна, Бюлова и Бузони.

     «Если теперь от шахмат перейти, — пишет Г. Коган, — к рассмот­рению того, что происходило в это же время в области пианистического искусства, то мы положительно поразимся необычайному сходству в этих двух отраслях культуры. В самом деле, разве соперничество Рубинштейн — Бюлов, стоявшее в ту пору в центре пианистической жизни, не напоминает... соперничества Чигорина и Стейница? Разве не напрашивается параллель между комбинационным стилем Чигорина и романтической игрой Антона Рубинштейна, в которой гениальные за­мыслы и вдохновенные порывы сочетались с не всегда безупречным техническим выполнением (знаменитые «пригоршни» фальшивых нот)? Разве не напрашивается параллель между шахматно-просветительной деятельностью Рубинштейна — организатора Русского музыкального об­щества и Петербургской консерватории (ср. роль Чигорина в истории Петербургского шахматного собрания),пионера русской профессиональ-
ной музыкальной культуры? С другой стороны, разве не чувствуется аналогия между аналитическим умом Стейница и немецкого соперника Рубинштейна — Бюлова с его детально обдуманной и вместе с тем временами причудливой игрой? Разве не чувствуется аналогия между стейницевскими комментариями к шахматным партиям и комментариями к фортепианным произведениям классиков в кропотливых редакциях Бюлова, положивших начало целому учению о фортепианной фразировке?

     ... В годы шахматного первенства Ласкера самой выдающейся фигу­рой мирового пианистического искусства был Ферруччио Бузони. Его биография имеет некоторое сходство с биографией Ласкера. Почти одно­летки (Бузони родился в 1866 г., Ласкер — в 1868 г.), они одновременно достигли мировой славы: Ласкер — со времени матча со Стейницем (сыгранного в Америке в 1894 г.), Бузони — со времени выхода в свет его обработки Баха, изданной в Америке в 1894 г. Затем центром дея­тельности обоих сделался Берлин. Эпоха первенства Ласкера заверши­лась в 1921 году проигрышем матча Капабланке, а через год с небольшим закончилась и концертная деятельность Бузони.

     Сходство между Бузони и Ласкером можно проследить и во многом другом. Как и Ласкер, Бузони был весьма образованным и интенсивно мыслящим человеком, автором философских работ, выработавшим оригинальные взгляды на свое искусство. Особенно любопытно было бы сравнить педагогические принципы обоих: например, мысль Бузони, что большинство фортепианных педагогов учит «осваивать отдельные пасса­жи и отдельные пьесы по одиночке», в то время как целесообразно за­пастись «связкой немногих крючков и отмычек», дающих ключ ко всему многообразию технических формул, — и аналогичную мысль Ласкера, что вместо запоминания по одиночке бесчисленных вариантов следует «искать правила, которые могли бы в сжатой форме дать итоги тысяч и десятков тысяч вариантов». «Перед призванным к творчеству стоит, прежде всего, ответственейшая отрицательная задача — освободиться от всего выученного, слышанного», — утверждает Бузони. «Из моих 56 лет я потратил по меньшей мере 30 на то, чтобы забыть заученное или про­читанное мною», — вторит ему Ласкер.