На заре развития современных шахмат, в лице знаменитого Андре Даникана Филидора, мы имеем редко встречающееся сочетание выдающихся дарований в различных сферах духовной деятельности. Великий шахматист был крупным композитором, создателем ряда выдающихся комических опер. Эго сочетание шахмат и музыки менее парадоксально, чем это может показаться с первого взгляда. «Шахматистов, — говорит русский историк музыки Н. Д. Кашкин, — с музыкантами более всего сближает комбинационная способность, одинаково необходимая тем и другим».
Правда, кроме Филидора история пока не знает случаев объединения в одном лице выдающегося шахматиста и выдающегося музыканта. Но, как показывают приводимые далее материалы, немало крупных музыкантов было большими любителями шахмат или хотя бы ощущали живой интерес к ним. Надо, впрочем, не забывать, что большинство мемуаристов и биографов, писавших о том или ином выдающемся человеке, не придавало большого значения месту, занимаемому шахматами в его жизни. Поэтому и об отношении выдающихся русских музыкантов к шахматам удалось собрать не так много сведений. Но и это немногое заслуживает внимания, так как содействует расширению того культурно-исторического контекста, знание которого необходимо историкам шахмат и всем интересующимся шахматной историей.
А. К. ЛЯДОВ и Н. А. РИМСКИЙ-КОРСАКОВ
В биографических материалах о выдающемся русском композиторе Анатолии Константиновиче Лядове (1855—1914) встречается ряд свидетельств, доказывающих, что он живо интересовался шахматами. 25 сентября 1887 г. он писал своей жене: «На днях купил шахматные партии знаменитого игрока Морфи и каждый день раскладываю одну партию. Вот какой мой успех в шахматах за лето: я сделал мат Блюменфельду (а он считается даже более лучшим игроком, чем Дютш), а Дютшу также при всех фигурах сделал отличный мат».
Из этого видно, что Лядов не только играл в шахматы, но и интересовался шахматной литературой. Упоминаемые в письме партнеры Лядова — Дютш — дирижер Георгий Оттонович Дютш (1857—1891) — друг Лядова; Блюменфельд — один из представителей семейства Блюменфельдов, давшего ряд видных музыкантов, — Феликс или Сигизмунд.
В той же книге мы находим следующий шахматный афоризм Лядова: «Жизнь — шахматная доска: теперь все человечество на черной клетке, потом перейдет на белую, потом опять на черную — и так без конца. Где истина — на черной или белой клетке? Не есть ли минус — плюс и обратно?» (В письме жене от 19 ноября 1907 г.). Бесперспективный пессимизм этого афоризма легко объясняется реакцией, царившей в 1907 г. после разгрома революции 1905 года.
Одно из крупнейших событий шахматной истории — знаменитый гэстингский турнир 1895 года — живо интересовал Лядова и Николая Андреевича Римского-Корсакова. В их переписке мы встречаем следующий обмен впечатлениями:
«Милейший Анатолиум, — писал Римский-Корсаков Лядову 28 июля (в тексте опечатка: 28 июня) 1895 г., — в дополнение к предыдущему письму пишу еще несколько строк. Это я делаю вовсе не с тем, чтобы ожидать от вас ответа; ведь Вы писать не любите. Я тоже не люблю писать, а сегодня пришла охота... Чигорин пока выигрывает».
На это Лядов отвечал в письме от 1 августа 1895 г; «Чигорин уже проиграл своему-же. Злюсь на него ужасно».
Первое из этих писем было послано в тот день, когда газеты сообщили о третьем рядовом выигрыше Чигорина, победившего в 3-м туре Мезона. Второе письмо писалось после сообщения о проигрыше Чигорина в 4-м туре «своему же», т. е. Шифферсу. Как видно, два замечательных русских композитора были страстными шахматными «болельщиками», горячо сочувствовавшими успехам Чигорина и остро переживавшими его неудачи.
С. И. ТАНЕЕВ
Дневники выдающегося русского композитора и музыкального теоретика Сергея Ивановича Танеева (1856—1915) содержат немало упоминаний о его встречах за доской с Л. Н. Толстым, происходивших в Ясной Поляне в 1895 и 1896 годах. Исход этих встреч был переменный: выигрывал то Танеев, то Толстой. Любопытно, что некоторые партии игрались на своеобразную «ставку»: если Танеев проигрывал, то он обязан был сыграть на фортепиано какое-нибудь произведение по выбору победителя, если проигрывал Толстой, он читал вслух что-либо из своих сочинений.
А. Н. СКРЯБИН
В «Воспоминаниях о Скрябине» Л. Сабанеева говорится об увлечении Скрябина шахматами, относящемся к 1911—1913 годам. «В этот сезон (1911 —1912) А. Н. пристрастился к шахматам. Играл он со мною и с доктором, который его терроризовал: играли все достаточно плохо, обычно доктор запугивал А. Н. внезапными ходами и грозным видом, и тот начинал смущаться и делал плохие ходы. «Уверенность, быстрота и натиск!» — приговаривал доктор, разгромляя шахматный фронт А. Н.».
... В этом сезоне чаще стал появляться А. Б. Гольденвейзер... А. Б. Гольденвейзер всегда был желанным партнером в шахматы и всегда, конечно, обыгрывал А. Н. «в два счета». Любопытно, что наиболее интенсивно увлекался Скрябин шахматами в 1913 г. — в момент особенно напряженной работы его над «Мистерией», которой так и не суждено было быть написанной. Л. Сабанеев так пишет об этом:
«Иногда он казался прямо утомленным своими мыслями обо всем этом. Мне казалось, что иногда надо ему просто не думать, чтобы несколько избавиться от страшного нервного напряжения и мыслительного транса. Он сам это знал, и я думаю, этим объясняется то, что он все чаще с друзьями проводил время теперь не столько за «страшными разговорами», сколько за мирными шахматами, в которых преуспевал довольно хорошо. Играли с ним и я, и Подгаецкий, но чаще всего доктор: в качестве гастролера появлялся Гольденвейзер, который в мистериальных разговорах не участвовал, но зато побеждал успешно всех в шахматы.
С. С. ПРОКОФЬЕВ
Один из наиболее выдающихся композиторов и пианистов современности Сергей Сергеевич Прокофьев — давний любитель шахматной игры. Он — постоянный посетитель всех шахматных турниров, устраивающихся в последние годы в Москве. Имя Прокофьева не раз упоминается в отделе хроники русских шахматных журналов, начиная с 1909 г., когда семнадцатилетний Прокофьев добился ничьей в сеансе Э. Ласкера («Шахматное Обозрение», 1909, Ш 79—82, стр. 18).
Вскоре после окончания петербургского турнира гроссмейстеров 1914 года Прокофьев выиграл партию в сеансе у Капабланки («Шахматный вестник», 1914, № 12, стр. 196). Во встречах с Капабланкой за шахматной доской со слов Прокофьева рассказывают следующее: Прокофьев лично знал экс-чемпиона мира Капабланку, не раз играл с ним в шахматы.
Несколько лет тому назад на квартире у С. Прокофьева в Париже собралась группа шахматистов, в числе которых были Капабланка, Ильин-Женевский и др. Капабланка предложил С. Прокофьеву сыграть партию, давая вперед коня. Партия закончилась поражением Капабланки, причем мат был сделан... лишним конем. Спустя некоторое время композитор и экс-чемпион опять встретились за шахматами. На этот раз Капабланка, играя без коня, заматовал Прокофьева... пешкой.
ШАХМАТЫ И ПИАНИЗМ
До сих пор мы приводили факты о практической игре русских композиторов и свидетельства об их интересе к шахматам. В заключение подведем материалы иного порядка. Речь идет о любопытной статье, принадлежащей выдающемуся современному советскому пианисту и теоретику пианизма Григорию Когану, касающейся интересной и малоисследованной темы о стилевой связи шахмат и другого искусства, в данном случае музыкального исполнительства.
Г. Коган устанавливает наличие параллелизма в стиле и жизненной судьбе трех крупнейших фигур истории шахмат: Чигорина, Стейница и Ласкера, с одной стороны, и трех «китов» истории пианизма — Антола Рубинштейна, Бюлова и Бузони.
«Если теперь от шахмат перейти, — пишет Г. Коган, — к рассмотрению того, что происходило в это же время в области пианистического искусства, то мы положительно поразимся необычайному сходству в этих двух отраслях культуры. В самом деле, разве соперничество Рубинштейн — Бюлов, стоявшее в ту пору в центре пианистической жизни, не напоминает... соперничества Чигорина и Стейница? Разве не напрашивается параллель между комбинационным стилем Чигорина и романтической игрой Антона Рубинштейна, в которой гениальные замыслы и вдохновенные порывы сочетались с не всегда безупречным техническим выполнением (знаменитые «пригоршни» фальшивых нот)? Разве не напрашивается параллель между шахматно-просветительной деятельностью Рубинштейна — организатора Русского музыкального общества и Петербургской консерватории (ср. роль Чигорина в истории Петербургского шахматного собрания),пионера русской профессиональ-
ной музыкальной культуры? С другой стороны, разве не чувствуется аналогия между аналитическим умом Стейница и немецкого соперника Рубинштейна — Бюлова с его детально обдуманной и вместе с тем временами причудливой игрой? Разве не чувствуется аналогия между стейницевскими комментариями к шахматным партиям и комментариями к фортепианным произведениям классиков в кропотливых редакциях Бюлова, положивших начало целому учению о фортепианной фразировке?
... В годы шахматного первенства Ласкера самой выдающейся фигурой мирового пианистического искусства был Ферруччио Бузони. Его биография имеет некоторое сходство с биографией Ласкера. Почти однолетки (Бузони родился в 1866 г., Ласкер — в 1868 г.), они одновременно достигли мировой славы: Ласкер — со времени матча со Стейницем (сыгранного в Америке в 1894 г.), Бузони — со времени выхода в свет его обработки Баха, изданной в Америке в 1894 г. Затем центром деятельности обоих сделался Берлин. Эпоха первенства Ласкера завершилась в 1921 году проигрышем матча Капабланке, а через год с небольшим закончилась и концертная деятельность Бузони.
Сходство между Бузони и Ласкером можно проследить и во многом другом. Как и Ласкер, Бузони был весьма образованным и интенсивно мыслящим человеком, автором философских работ, выработавшим оригинальные взгляды на свое искусство. Особенно любопытно было бы сравнить педагогические принципы обоих: например, мысль Бузони, что большинство фортепианных педагогов учит «осваивать отдельные пассажи и отдельные пьесы по одиночке», в то время как целесообразно запастись «связкой немногих крючков и отмычек», дающих ключ ко всему многообразию технических формул, — и аналогичную мысль Ласкера, что вместо запоминания по одиночке бесчисленных вариантов следует «искать правила, которые могли бы в сжатой форме дать итоги тысяч и десятков тысяч вариантов». «Перед призванным к творчеству стоит, прежде всего, ответственейшая отрицательная задача — освободиться от всего выученного, слышанного», — утверждает Бузони. «Из моих 56 лет я потратил по меньшей мере 30 на то, чтобы забыть заученное или прочитанное мною», — вторит ему Ласкер.
На этом я прекращаю выписки из интересной статьи Г. Когана. В заключение приведу лишь цитированную Г. Коганом мысль Рети: «История учит нас, что плодотворные новые идеи в большинстве случаев находят одновременный доступ во всевозможные области культуры».